Дорогая Мариичка!
Сегодня получил твое письмо датированное 08/09/42 – шло сравнительно недолго. Меня сильно беспокоило твое столь длительное молчание. Сегодня полученное письмо рассеяло мое беспокойство и сомнение в твоем благополучии. <…>
Большое счастье приносят хорошие известия о нашем сыне. Я очень рад тому, что он окреп и поправился. Думаю, что скоро мне его будет не узнать.
История твоего детства, правда не во всех деталях, повторяется с сыном. Он тоже из жителя Европы превратился в Сибиряка. Целая треть жизни прожита в Сибири. Узы нашей с ним дружбы, видимо, крепки. Свидетельство этого – частые воспоминания обо мне. Я о нем также часто вспоминаю. Вспоминаю, когда наедине, вспоминаю в беседе с друзьями, вот только жаль, что во сне его не вижу. Это, наверное, потому, что сны мне вообще не снятся. Много бы я отдал хотя бы за одно мгновение встречи с моим Валеркой. Длинная разлука, черт бы ее побрал – ну ничего, говорят – чем длительней разлука, тем теплей и приятней встреча. <…>
Черт возьми, это письмо не страдает (неразборчиво) – рассуждения о чувствах – тема, которую в наше время нельзя признать злободневной, а потому я переключаюсь на другую.
О себе сообщить могу только то, что жив и здоров, к тебе питаю те же чувства, что и раньше, только они еще увеличились (я, кажется, заговорил слова о чувствах, никак мне от них в сегодняшнем письме не избавиться). Вот видишь, писал, писал, а до себя дошел и, как всегда, не умею о себе писать.
Гришу Орлова недавно видел, он здоров, в Ленинграде и шлет тебе привет.
От мамы давно не получал никаких известий. <…>
Привет маме, Эрмине и всем родственникам.
Крепко целую тебя и сына!
До свидания!
Твой Павел, ваш папа
